Say my name, and his in the same breath,
I Dare you to say they taste the same,
Let the leaves fall off in the summer
And let December glow feel flames.
and truly wonder if anyone will ever
want to make sense of all that I am
Марго старается не уступать ему в этой гонке за правдой, которая станет для них двоих святым огоньком в непроглядной темноте испытания. Тот самый огонь будет высекать искрами из каждого слова, наполненного до краёв безумной, личной искренностью, которую они должны унести за собой в могилу. Так уж повелось, но быть волшебником, совсем не значит, носить с собой в широком кармане мантии палочку из бузины и пера феникса, не быть клеймованным шрамом в виде молнии на лбу, как у знаменитого мальчика, который выжил, не жить в богатстве и строгом воспитании, как чета Малфоев в обособленном замке. Быть волшебником в их мире и слишком правдоподобной реальности, значит жрать дерьмо лопатой, попадая в такие передряги, из которых выбраться у сознательном, совершенно стабильном состоянии, значит, помереть, где-нибудь на обочине от передоза магическим порошком, так и не познав всю прелесть волшебства. Их карта приключений носит изнаночную сторону из крови и мяса, пахнет детскими слезами и множеством обид, которые не затопят реки алкоголя, дорогие шмотки и приобретенный статус в обществе. Марго пытается быть сильной, храбрости ради расправляет обнажённые плечи, чувствуя, как спина в напряжении почти смыкает острый свод лопаток, усаживается поудобнее рядом с волшебником, оставляя на уголке островка их брошенной одежды свое кружевное, нижнее бельё и короткие шорты, в которых она так не предусмотрительно задремала в гостиной жилого кампуса, ещё и не догадываясь, куда приведёт её почившую в сон старшекурсник. Все должны были пройти это испытание, кто-то готов был сломаться и оставить беспощадные попытки бороться, кто-то приложит массу знаний, как новички из противоположных групп, чтобы выжить среди повальной конкуренции на право самых популярных и крутых, а кто-то, как Элиот, примет на себя эту ношу быть первым в истории, которая разорвет на куски все внутренности, раздавит все перегородки дозволенного, обнажив не только душу, но и тело. «Сколько должно быть храбрости в его сердце, чтобы сделать этот шаг первым?» Марго едва размыкает пересохшие, прижатые в полоску губы, чтобы ответить на первый вопрос долговязого юноши с привычной издевкой, но тонет в своём неровном дыхании, когда Элиот отвечает за неё, обращая озвученный ряд вопросов в риторические. Богатый, смазливый мальчишка, который спляшет чечетку по головам каждого, заняв лидирующие позиции... Девушка поднимает темно карий взгляд от своих перепачканных ладоней в волшебной смеси, что начала испускать едва уловимое, золотисто-алое свечение, как только слова Вога напитались искренностью и окрепли, подобно росту младенца из формы неумелой, ничего не знающей, вдруг во взрослого и такого измученного, что Хэнсон хватается непроизвольно за жижу в глиняной миске пальцами сильнее, словно за маленький выступ из собственной, уже изрядно пошатнувшейся храбрости и с шумом вздыхает, запоздало понимая, что воздух в лёгких уже давно закончился; она слишком сильно замерла и перестала дышать, моргать и двигаться, застыв обнажённой, гибкой фигурой во мраке сеновала, погружаясь в чужую для себя истину с головой и без остатка. Перед глазами ярыми вспышками сознание пыталось нарисовать маленького, кучерявого мальчика, который был изгоем для своих родителей. Каково это быть нежеланным? Каково это быть нелюбимым, совершенно ненужным, куском обузы, которую выплюнула мать из своих воспаленных недр и оставила погибать в этом суровом, беспощадном мире? Что сталось бы с ним, не будь в нем магии? Смог бы он достичь этих блистательных высот сам, переборов всю тяжесть рождения и жизни? Чужая правда больно аукается в самом центре сердца, которое почему-то неравнодушно реагирует на, казалось бы, чужую историю из альбома воспоминаний. Стоило бы просто перелистнуть эту страницу, придав своему лицу невозмутимости, но маска уверенной в себе леди, первой в Институте на звание Королевы, почему-то решительно идёт маленькими трещинами. Марго, кажется, пропитывается этими словами кучерявого, которые подобно маленьким, быстрым стрелам обтыкают её от макушки, до самых обнаженных мят, пригвоздив к этому сену со всех сторон. Выбора нет — бежать некуда, есть только тикающие часики, неровное дыхание собеседника и его искренность, вынуждая Хэнсон сопереживать. Она не любит это ощущение, ставит его в разряд неизученных, слишком сильно влияющих на её крепкую, почти стальную личность. Жмурится, шумно сглатывая, как только Вог наконец-то прервался, потянувшись за флягой с алкогольной жидкостью, служившей им сейчас хорошим таким катализатором для разговоров по душам.
[float=left][/float] — Я думала, что ты уже никогда не заткнёшься. — голос хриплый, потому что Марго силится казаться крепкой, такой же нерушимой и равнодушной. Потому что сопереживать главному говнюку Института, который метит на её Королевский титул самой классной стервы, значит, автоматически подставлять свою спину для острого удара под лопатки, куда-то на уровень сердца, которое теперь слишком громко стучит, кажется, выдавая её с головой. Поэтому девушка пользуется моментом заминки, пока парень переводит дух, ища в глотках живительного напитка новую силу, Хэнсон перемалывает в пальцах вязкую субстанцию, вырисовывая на щеках своих ровные, параллельные друг другу полоски. Таинственный, магический ритуал, что должен и её слова сковать правдой, подарить им огонь праведный, что выведет их победителями.
— Дела у тебя, конечно, дрянь. Тут и сравнивать не с чем. Меня любили в семье и всегда баловали, потому что я была единственной дочкой, папиной принцессой, которой он каждый вечер перед сном читал сказки, заботливо окутывая вниманием, казалось бы, и исполнением всех желаний, что я только пожелаю. Но! — взгляд говорящей темнеет, наполняясь другими, более смешанными эмоциями и чувствами. Эту правду вытаскивать из себя слишком больно, потому что Хэнсон обещала себе, что стоило бы забыть, научиться творить заклятие забвения и стереть из головы, как страшный сон.
— Наверное, не стоило бы жаловаться, потому что мне давали всё, что я пожелаю, но ты когда-нибудь думал, какой ценой? — пальцы сильнее касаются собственных щёк, дорисовывая нужные им узоры и Марго ощущает силу в своей ненависти. Ненависти к той беспомощности, что долгие, подростковые годы блуждала за ней по пятам, делая колени слабыми, а руки безвольными. Это чувство заставляет сейчас не молчать, потому что Хэнсон более чем уверена, если они пройдут это испытание, она убьёт Элиота, при самом удобном случае, ведь знать подобного рода тайны нельзя никому. Собственный детский дневник в розовом цвете, с милыми пони и замочком, Хэнсон сожгла как-то давно, когда последняя страница была исписанной и мокрой до основания из-за слёз.
— Отец обучал меня с самого детства, нанимая преподавателя по вокалу и музыке. Частные уроки казались для меня адом, потому что они в корне отличались от тех, что ты можешь знать. Каждое новое знание я проходила через грязные, похотливые руки профессора Дженкинса, который любил маленьких, невинных девочек вроде меня. — Хэнсон отбирает фляжку у волшебника слишком резко, кажется, тот даже не до конца смочил горло, но её это сейчас волновало слишком мало. Пускай, она уступила ему в правах быть первой, но теперь она не уступит ему в своей искренности, которую хотелось открыть как можно скорее, выиграв это чёртово испытание.
— Каждый новый урок, каждый новый аккорд и знание я получала через его грязный член, и отец всё это время смотрел, наслаждаясь, как его дочку используют в личных целях за деньги. Рассказать матери он запрещал, запугивая тем, что убьёт меня, потому что принцессы должны быть послушными девочками, ведь только так становятся королевами... — Хэнсон ощущает, как ненависть вновь просыпается тошнотворным комком возле горла, норовя покатиться первыми, жгучими слезами по лицу и чтобы не привлекать к себе внимание, грубо всучивает фляжку с напитком обратно Элиоту, дописывая на своих плечах рунические символы испытания. «Ты просто должна понимать, деточка, что всё в этом мире самое лучше достаётся через удовольствие и постель. Сделай папочке приятное, покажи дяде Дженкинсу, что у тебя сегодня под юбочкой...» Воспоминания, спрятанные за семью печатями, хранившиеся под строжайшим запретом и лютым, человеческим страхом, хлынули лавиной в сознании, как только Марго заговорила, сама того не ощущая, как крупицы жижи на пальцах сиять стали ярче, указывая мерной дорожкой ей путь к центру сеновала.
— Магия рождается из ненависти и боли, из ярости и агонии. Когда мой предел достиг апогея, мистер Дженкинс был уже мёртв. Его ледяное тело, как сейчас помню, на очередном акте насилия, упало на меня грузной, жирной тушей, а я размазывая слёзы по щекам, не верила в то, что всё это наконец-то закончилось. После вскрытия врачи сообщили моему отцу, что он умер от переохлаждения. Я вздохнула с облегчением, ещё не догадываясь, что имею предрасположенность к магии льда и холода... — Марго сглотнула подступившие слёзы и оборвала свой рассказ, как только взгляд уловил дорожку магического света, настойчиво пульсирующую в центре большого стога сена.[float=right] [/float]
— Элиот, ты это видишь... Продолжай рассказывать, и не стесняйся подробностей! — незаметно смахивая слёзы, перемешивая их с глиной на своих щеках, девушка попыталась подняться на дрожащих ногах, уже, кажется, и позабыв о собственной наготе, невольно демонстрируя два уродливых шрама чуть ниже лопаток крест на крест пересеченных, двинувшись по направлению к маячку. Кажется, эти истории про искренность реально работают, потому что закопавшись по уши в стоге сена, стараясь не упустить из виду тянущуюся, игриво петляющую магическую нить света, чтобы на очередном, искреннем вираже боли в рассказе партнёра, уцепиться за нечто тонкое, колкое и ледяное. Пальцы вытащили ту самую иголку, на которой была нанизана ярко алая бабочка с расправленными, на удивление, идеально ровными крыльями-махаонами.
— Вот дерьмо, не верю своим глазам... — немного пьяно засмеялась брюнетка, как только адреналин схлынул, а выпитая доза крепкого алкоголя Вога, всё-таки дала в голову, спустив напряжение по тормозам. Девушка упала в сено, вытаскивая на поверхность одну перепачканную в глине и сене руку, в пальцах которой, как трофей, виднелась эта пресловутая игла и бабочка. «Чёрт, а. После того, что тут было, мне надо срочно напиться.» Запоздало ловит себя на мыслях волшебница, падая в рассказ Элиота с головой.